Военная история на страницах дневника ветерана ВОВ Анны Румянцевой: приговор

2025 год объявлен Президентом России Годом 80-летия Победы в Великой Отечественной войне, Годом мира и единства в борьбе с нацизмом. Среди нас с каждым годом все меньше остается реальных свидетелей тех событий. Наши ветераны - это живые легенды, это пример для подражания. В редакцию ТИА передан уникальный документ: дневник воспоминаний об исторических событиях 40-х нашей землячки, ветерана Великой Отечественной войны Анны Ивановны Румянцевой (Белозеровой).

Анна Ивановна родилась 7 декабря 1917 года в деревне Скриплево Кашинского района Калининской области в большой крестьянской семье. Отец и мама были люди трудолюбивые. Отсюда и начался ее военный путь разведчицы и уже потом узницы концлагеря. Даже находясь под гнетом фашистов, молодые девчонки продолжали помогать своей стране и вносили свой вклад в Великую Победу. 

У читателей ТИА есть уникальная возможность узнать о Второй Мировой войне со страниц дневника участницы всех происходящих событий.

В первой части опубликованных воспоминаний велось повествование о предвоенном периоде жизни, военном пути и поступлении в разведку. Эта часть дневника посвящена заключению и вынесению приговора.

В городах и селах Беларусии осело немало военнообязанных мужчин, участников сражений с немцами на территории БССР. Долгое время, целый год, эта заметная сила, столь необходимая в борьбе с врагом, бездействовала. Только с лета 1942-го года началось движение этой силы в лес. Тех, кто продолжал отсиживаться, партизаны уводили в лес ночами.

В декабре 1942-го г. мы узнали о подготовке ГФП к эвакуации. Несколько позже узнали, что отступление их намечено в г. Гомель. Тем временем близилось немецкое Рождество. Мы заранее узнали день и время рождественского    торжества, место сбора и количество присутствующих полицаев. Эти сведения передали связной. Очень    хотелось направить на палачей бомбу, чтобы хоть раз увидеть месть за замученных наших патриотов. Но бомбежки и на этот раз не было. Немцы в Лепеле по-прежнему жили безнаказанно.

По нашим сообщениям, бомбили только склад с горючим. Но можно было бы бомбить, по нашему мнению, и другие, указанные нами, военные объекты, места расположения воинских частей и др. Видимо, у наших соколов не хватало времени успеть с бомбежками всюду. Имели более важные цели. В 1942г. фронт от Лепеля    находился далеко. Указанные нами сведения были бы ценнее по мере приближения фронта к Лепелю. Но, к сожалению, до того времени наша разведгруппа в Лепеле не удержалась.

В конце декабря 1942г. мы получили через связную радиограмму от штаба: "Знаем, немцы отступают на запад, сообщите куда и сколько". Нам удалось узнать, что большинство отступающих немцев направляются в Гомель. А через неделю получили горькое известие об уходе радиста в лес, по необходимости. Весть ошеломляющая! Кто-то в деревне узнал, что у радиста имеется радиопередатчик, и пошел по деревне слух, что у деда на квартире живет партизан с рацией. Медлить было нельзя. Радист ушел в лес. Ушла в лес и связная. Ей тоже нельзя было оставаться, т.к. местная молодежь видела на гуляниях общение радиста и связной. Мы с Полиной пока оставались в тени. Со дня на день ждали отъезда ГФП из Лепеля, рассчитывая, что с их отъездом мы обретем свободу и легче будет уйти в лес. ГФП из Лепеля почти выехало, оставалось только семь полицаев и повар. В это время к ним поступил сигнал из деревни, об уходе нашего    радиста. Оставшиеся полицаи    спешно провели расследование. У волостного бургомистра, где мы регистрировали свое прибытие, они узнали, что радист появился в этой местности почти одновременно с нами (разница по регистрации    три дня). Мы два месяца жили поблизости, хотя и в разных деревнях. Это навело немцев на мысль, нет ли между нами связи? За нами уже была слежка, бежать было    невозможно.

В конце февраля 1943-го г. придя на работу, меня позвали в канцелярию. Там сидели двое: унтерофицер и переводчик, который сразу спросил, знаю ли я партизана    Бориса Ефимченко, что проживал в деревне поблизости с нами. Я ответила: "Когда проживала в деревне, видела несколько раз, но фамилии его я не знаю. А тем более не знаю патризан он или нет, объявления об этом на нем не было". Унтер захихикал и сам по-русски спросил: "Анья, сколько льет Борису?", – "Не имею понятия, на вид он подростком казался мне", – ответила я. Переводчик: "Может знаешь, с кем из девчат дружил Борис?", –  "Ни с кем", – ответила я. "Он был необщительный, сидел и смотрел, как польку танцуют. О нем я ничего не могу сообщить Вам, я с ним не общалась и ничего не знаю о нем".

  И вдруг, в начале марта снова позвали на допрос. Переводчик зачитал заключение по расследованию нашего дела. Расследование дает основание сомневаться в нашей невиновности, значит нас признают неблагонадежными, и мы подлежим отправке в Германию в трудовой лагерь. Название лагеря не зачитал. Я с обвинением не согласилась. Переводчик сказал, что это заключение дано свыше, а главного начальства ГФП    здесь уже нет, все уехали.

Я поняла, что угоняют в неметчину не за связь с партизаном Ефимченко, а за наши незначительные знания о страшных делах ГФП. Надеются, что оттуда мы не вернемся, а там сказать об их зверствах не позволят.

  Дальнейшие события развивались с непредвиденной скоростью. В первых числах марта 1943-го г. нас с Полиной доставили    на железнодорожную станцию в Лепель, где уже стоял готовый к отправке товарный состав, набитый такими же жертвами, как и мы. Лязгнули железные запоры вагона, и только теперь я поняла всю тяжесть наступившей своей беды. Как везли в неметчину и сколько времени ехали, я не помню.

Привезли нас в распределительный лагерь, это где-то около города Штутгарт. Здесь держали два месяца на карантине. Морили голодом, спали на голых досках, без всяких постельных принадлежностей. Только теплая солнечная погода и свежая весенняя зелень за двухметровой железной решеткой лагеря вдохновляли к жизни.

После двухмесячного карантина началась сортировка узниц по степени обвинения. Узниц группами уводили в неизвестном направлении. Некоторых выстраивали во дворе на обозрение немцам-эксплуататорам, приезжавшим сюда за дешевой рабочей силой. Каждый из них выбирал себе рабов на свой вкус. Дошла очередь до нас. Переводчик зачитал нам из нашего обвинительного досье, что мы подлежим заключению в концентрационный лагерь строгого режима – Аушвиц (он же Освенцим). В то время мы почти ничего не знали о фашистских лагерях, но имели ясное представление, что всюду морят голодом и изнурительной работой. А если лагерь строгого режима, то постоянно быть под стражей. Тут же переводчик сказал, что они могут сделать нам снисхождение. Заменят тяжелое наказание обычной работой у немецкого господина. Теперь нас стало беспокоить, какую цель они преследуют своим "снисхождением", т.к. подлинное снисхождение не свойственно им.

В июне 1943-го г.    в сопровождении эсэсовца мы прибыли на железнодорожный вокзал. Кругом был образцовый порядок. Все красиво одеты, особенно женщины. Все они с интересными прическами, симпатичными сумками, а обувь начищена до блеска. При посадке в поезд не было никакой суеты. "Ах, как мы отстали от них в этом отношении", – думала я. Мне вспомнился наш Калининский вокзал того периода. У нас не было порядка при посадке в вагоны, была полная давка. Население из провинций ходило в валенках с галошами чуть ли не в любое время года. Вместо сумок имели холщевые мешки или грубые плетеные корзины.

Мы с Полиной в вагоне сидели молча, погрузившись в свои думы. Только бы нашим скорее одержать победу над фашистами, тогда будет и у нас порядок и культура. Справедливости ради, хочется сказать, что именно так все и сбылось. Построены новые вокзалы, пущены скоростные поезда, и никакой толкотни при посадке не стало. Население наше одевается теперь хорошо, тоже с прическами и красивыми сумками. Какой огромный скачок совершила наша страна в экономической, культурной и научной жизни! Всё это достигнуто советским народом под руководством КПСС в короткий срок, несмотря на унесшие войной более 20-ти миллионов жизней и огромную разруху. Нам, видевшим прошлое, в котором становилась Советская власть, очень радостно сознавать все достигнутое.

Эсэсовец привез нас за Мюнхен. Широкое асфальтированное шоссе, по сторонам его – огромные деревья. С одной стороны виднелось озеро, с другой – дома с огородами. В 2-хэтажном особняке нас встретил немец в черных очках. Нам велел посидеть, а сам отсчитал какую-то сумму марок и отдал эсэсовцу. Оба они сразу ушли. Немца в черных очках больше ни разу не видели. Теперь мы находились в распоряжении хозяйки-немки.

Мы с Полиной были очень истощенными и грязными. Хозяйка, Лиа Дамс, лет 50-ти, увидев нас, остановилась в изумлении. "По-немецки понимаете?", – спросила она. "Очень мало", – ответили мы. Потом спросила, имеем ли мы чистое белье. "Нет", – ответили мы и показали ей свой узелок    с двумя грязными платьями и трико. Хозяйка ушла на 2-й этаж, велела ждать ее. Кроме хозяйки никого из людей не было, видимо было воскресенье, для всех выходной день. Одна бесхвостая собака, лежа на полу, исподлобья смотрела на нас. Лиа вернулась с бельем    и повела нас в ванную, сожалеючи сказала, что белье не по размеру для Полины, но потом купим. Мы с Полиной так намылись, что казалось стали еще худее, но чистыми. Лиа повеселела и сказала; "Садитесь есть". Поставила суп, потом шпинат с тончайшим листиком мяса. Хлеба подала по два тоненьких кусочка, видимо 100 грамм. Мы мигом все это съели, но не наелись и    несмело попросили добавить шпината и хлеба. При этом пояснили, что мы три месяца жили в ужасном голоде. Лиа добавила по ложке шпината и один кусочек хлеба 50 г на двоих. Сразу после еды она повела нас во флигель во дворе – невысокое кирпичное здание с двумя дверями. В одной половине жила пожилая немка, как потом узнали, очень злая. Другая половина для нас. В комнате было два узеньких окна. На одном подоконнике стояли два кувшина с водой, на табуретке – таз. "Это для умывания", – пояснила Лиа. И полотенца были, и мыло. Стоял шкаф для белья и одежды и две кровати, поставленные рядом. Лиа сказала, чтобы мы отдыхали, а утром нас разбудят в 6 часов утра.

Сна не было. Было обидно, что оказались в рабстве, молча плакали и анализировали весь ход наших событий. Проснулись рано. В 6 утра пришла повар Мария и мы направились с ней на кухню. Здесь уже сидела официантка Агнес – симпатичная немка. Она была общительной, комичной, училась у нас говорить по-русски и объяснила, зачем ей нужно уметь кое-что сказать по-русски. Дело в том, что к ней захаживал гитлеровец, который кое--что знал по-русски, и ей хотелось блеснуть этим же. Гитлеровец этот уже отвоевался – был с одной рукой, но продолжал службу внутри Германии. Он был женат, развлекался с Агнес, она была много моложе его. Была она бедной, родителей не имела. Где работала там и жила. Копила деньги, чтобы купить свое жилье. В один из выходных дней она водила нас с Полиной показать свою будущую комнату и кое-что из приобретенной мебели.

Повар на завтрак подала кофе и по кусочку хлеба с 5-ю граммами    сливочного масла. Вместе с нами пил кофе истопник – старый дед с трясущейся головой, он же дворник и работник на огороде. Повар ознакомила нас с обязанностями: мыть полы и убирать все помещения дома, помогать повару на кухне, стирать    вместе с прачкой, работать на огороде, гладить белье, ездить с хозяйкой за продуктами и т.д.    Рабочий день с 6-ти утра до 10-ти вечера. Выходной день – воскресенье.

Всеми делами руководила хозяйка – незаконная жена хозяина. Хозяин жил и работал где-то в другом месте. Законная его жена и две взрослые дочери жили в Мюнхене. Хозяин приезжал в наш дом редко. Видели его раза три. Меня он называл Аннушка, а Полину – Пауля. При виде его мы не могли удержаться от смеха, т.к.      он был одет по-пионерски: в шортах. Его кривые, тонкие и волосатые ноги и сутулая спина напоминали верблюда. Узкое, морщинистое лицо с большим носом, и вот нашел себе любовницу, неплохую по внешности.

Дом, где    мы работали, принадлежал какому-то фабриканту. Хозяин арендовал этот дом, открыв в нем маленькое    кафе, и четыре комнаты сдавал желающим для отдыха. Первый    муж хозяйки был еврей, но сумел сбежать в Америку. Их 18-тилетний сын был на службе.

Кормили нас по немецким понятиям неплохо, но мы голод чувствовали. Хлеба давали мало - две тонюсенькие половинки, через которые "Москву видать". Это к завтраку и обеду, а к ужину – один кусочек. В общей сложности – 200 г. Такую же порцию получали и служащие немцы. Но они получали зарплату, и дома имели возможность подкормиться. Идя спать, мы хотели есть, а потому были вынуждены самовольно чем-то подкармливаться. К нашему счастью, было лето, а около нашего дома росли груши. Ночью мы подползали к ним и собирали упавшие, а иногда срывали по две штуки. Всякий раз боялись, как бы рыжая немка не увидела нас из окна. А иногда, работая на огороде, удавалось что-либо в рот положить, чаще всего смородину.

Рыжая немка за стенкой обозлилась на нас, жаловалась хозяйке, что мы своими разговорами и смехом мешаем ей спать. Мы удивились этому, т.к.    особенно не смеялись и разговаривали тихо. Но хозяйка переселила нас в свой дом, в маленькую чердачную комнату, с маленьким оконцем, выходящим на восток. Каждое утро мы жадно всматривались из окна в горизонт и грустили о Родине. С той грустью шли на работу. Однажды, из-за рассеянности, когда гладила белье, придавила в машине себе палец. Хозяйка водила меня    на лечение. Она меня не бранила, но ей пришлось это оплатить. А на Полину увеличилась нагрузка, т.к. с одной рукой    я мало что могла делать. При уборке комнаты разбила пузырек с маникюрной жидкостью. На лечение пальца ходили с хозяйкой в частную поликлинику, 1,5 км шли пешком. Это был красивый, небольшой дом в два этажа вблизи шоссе. В вестибюле чистота, красивая мебель, шторы, ковровые дорожки. Я села в кресло, удивилась, что нет ни одного больного человека. Хозяйка позвала меня в кабинет врача. Он посмотрел мой палец и сказал, что кость не повреждена, скоро заживет и сам повел меня к медсестре. Она наложила повязку, и мы ушли.

Через два дня я направилась на перевязку одна. В вестибюле опять не было никого, я подумала, что наверно это очень дорого. Постучалась в процедурную. Дверь распахнулась, улыбчивая медсестра произнесла: "Битте" (пожалуйста). Я поздоровалась по-немецки, сестра еще что-то говорила, но я сказала ей, что по-немецки не понимаю, что я из Советского Союза. "Руска! – воскликнула она –  а я – албанка!", – "И давно  Вы здесь?", – спросила я. Она ответила, что – два года. Я сказала, что я здесь всего только месяц и надеюсь на    освобождение Советской Армией. Албанка    прижала палец к своим губам, чтобы я замолчала. Наложив повязку на мой палец, она сказала: "Меня не бойся, а    вокруг – остерегайся".  "Русские не из пугливых", – сказала я. Она погладила меня по руке. Поблагодарив ее за лечение и за доброе отношение, я попрощалась. Албанку больше я не видела.

Пока болел палец, я одной рукой мыла посуду, чистила дорожки лестничные, выколачивала пыль из одеял и подушек. Прачка была приходящая, стирала один раз в месяц – целый день. Ей помогала Полина. Повар – немка, с гонором, злая, лет 30-ти. Переписывалась с гитлеровцем. Говорила нам, что он находится в Великих Луках. Мы говорили поварихе, что их вояки расстреливают и вешают мирное население: женщин, детей, стариков, подозревая их в содействии партизанам. Она молчала, с нами не общалась.

Сослуживцы спрашивали нас, останемся ли мы в Германии после войны. Но мы верили, что война закончится победой нашей армии, и мы сразу уедем домой, нам предстоит восстанавливать свою Родину. Им трудно понять, как мы, русские, любим свою Родину. Мы приводили им примеры, как мы жили, а работали не как у них по 16 часов, а по 8 часов. Они молчали, похоже, что не верили нам. В удовлетворительных условиях к нам возвращалась прежняя энергия молодости. С первых выходных дней мы стали думать, как дать хоть каплю пользы для своей Родины. Обсуждали разные свои мысли, от которых самим было смешно, т.к. очень ничтожными были наши возможности. Но мы должны действовать, как сумеем, пусть даже в ущерб себе.

В четвертый выходной      день хозяйка посоветовала нам поехать на пароходе по озеру, которое было рядом. Дала деньги на проезд. К тому времени мы с Полиной твердо решили, что будем нести немецкому населению жестокую правду о немецких войсках в нашей стране. О их зверской расправе над нашим населением, о казнях, массовых расстрелах, грабежах, насилии. И вот мы уже на пароходе. Устроились среди немок с детьми. Немки, узнав, что мы русские, недавно приехали из России, стали спрашивать, как в России идет война. Мы только и ждали этого вопроса., чтобы начать подготовленную на эту тему лекцию. Немки ахали и качали головами, может верили, а может нет, но осадок в их душах несомненно оставался. При возвращении с прогулки нас догнал молодой полицай, чисто по-русски спросил – давно ли мы приехали в Германию, откуда и где работаем. Мы ответили все ложно. Пришлось пройти далеко мимо своего дома, чтобы он не видел место нашего проживания. Еле отвязались от него.

 Ранее ТИА писали о довоенном периоде и начале войны и военной истории  А.И.Румянцевой и работе в разведке, работе в тылу врага.

 Продолжение отрывков из дневника воспоминаний ВОВ А.И.Румянцевой читайте 10 мая на ТИА.